Еще недавно в каждой книге о Маяковском писали примерно такие слова:

"Его поэзия - художественная летопись нашей страны в эпоху Великой Октябрьской революции и построения

социализма. Маяковский - истинный певец Октября, он как бы живое олицетворение нового типа поэта - активного борца за светлое будущее народа". И так далее в этом духе.

        Сегодня, когда "светлое будущее народа" уже почти не просматривается, а, скорее, видится "темное будущее", Маяковского сбрасывают "с корабля современности", как когда-то в молодости он сам со товарищами сбрасывал Пушкина. 

Подписывался он под такими словами в манифесте футуристов "Пощечина общественному вкусу": "Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности". Последние два слова именно с большой буквы писались

 

Как же - современностью всегда прикрывали отсутствие подлинной глубины в искусстве. Но, с другой стороны, без современного слова действительно не может жить литература.

 

Другое дело, что современность не в желтой кофте футуристов и не в отражении решений очередного съезда партии.

Так вот, сейчас сбрасывают Маяковского, что тоже ошибочно. Потому что талант Маяковского огромен, он не ровня Давиду Бурлюку, А. Крученых, с которыми вместе подписывал манифест в 1912 году.

 

Маяковский прошел большой творческий путь и смог, даже "наступив на горло собственной песне", выразить свой неповторимый поэтический взгляд на мир. Он очень повлиял своим новаторским творчеством не только на русскую, но и на мировую поэзию. Потом Маяковский очень далеко ушел от своих ранних эпатажных лозунгов.

Современный исследователь русской литературы С. Федякин пишет по поводу всех манифестов: "Мы читаем учебники русской литературы XX века, литературные манифесты, призывы, признания... Символисты с их "мистическим содержанием" и "расширением художественной впечатлительности", реалисты (и Бунин особенно), оттолкнувшие символистские излишества, акмеисты, захотевшие вернуть в поэзию "вещный мир", футуристы, разогнавшие свою страсть к слово-новшествам до зауми... И за каждым движением, за каждым шагом, каждым словесным изгибом - все то же: нельзя писать так, как писали раньше, нельзя писать так, как пишут сейчас...литература "неоклассической эпохи" не могла не ощутить "перемену воздуха". Обветшалость привычных жанров, привычного языка, привычных интонаций... Отсюда всплеск разноголосицы, пестрота и "мучительное разнообразие" литературы началавека.

Хотя то, что открывали "новаторы", быстро становилось общим местом". И заканчивает свои заметки этот литературовед такой мыслью: "Нужно всего-то-навсего прийти к читателю со своим насущным словом - не из литературы". Маяковский начинал из литературы. Все эти манифесты были чисто литературными забавами, хотя и казались их авторам делом и переделом всей вселенной. Но потом, когда жизнь стала резко меняться, когда революция неузнаваемо преобразила жизнь, поэт вошел в эту жизнь демонстративно и навсегда. Другое дело, что, творя из новой жизни, поэт не рассматривал эту жизнь во всей ее неоднозначности - он смотрел далеко вперед и трудился, "чтобы выволочь республику из грязи" туда, в светлое будущее. Русская поэзия все-таки не очень лю- , бит всякую отвлеченность, идеализм, в том числе и революционный, идеализм. Ее доминанта - глубина взгляда на жизнь, сердечность, а] не утопия и политика. Поэтому со временем интерес любителей поэзии к поэту упал. Думаю, что он упал бы, даже если бы и не поменялась в наши дни жизнь в России.

Но в литературе останется навсегда имя Владимира Маяковского как великого

художника. Его талант все увидели уже в ранних стихах

А ВЫ МОГЛИ БЫ?

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде

студня косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Маяковский родился в Грузии, в селе Багдади, в семье лесничего. Отец его был дворянином, хотя и служил лесничим. Поэт учился в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве. В

пятнадцать лет вступил в партию большевиков, выполнял пропагандистские задания. Трижды подвергался арестам. В 1909 году 11 месяцев провел в Бутырской тюрьме. Там и начал писать стихи. Первые книги Маяковского: "Я" - книга из четырех стихотворений (1913), "Облако в штанах" (1915), "Простое как мычание" (1916), "Флейта-позвоночник" (1916),

"Человек" (1918), потом будут выходить многотомники, собрания сочинений, в советское время Маяковского издавали больше всех других поэтов.

На протяжении почти всей жизни Маяковского его музой была Лиля Брик.

Маяковский и Лиля Брик познакомились в июле 1915 года. Сестра Лили Эльза, у которой с поэтом был роман, однажды привела его в квартиру Бриков. Маяковский прочитал у них ещё не опубликованную поэму «Облако в штанах» и после восторженного восприятия её хозяйкой, посвятил её Лиле Брик. Осип, муж Лили, через некоторое время издал поэму.

Вскоре между Маяковским и Лилией Брик вспыхнул бурный роман. Этот роман нашёл своё отражение в поэмах «Флейта-позвоночник» (1915) и «Человек» (1916) и в стихотворениях «Ко всему» (1916), «Лиличка!». После этого Маяковский все свои произведения (кроме поэмы «Владимир Ильич Ленин») стал посвящать Лиле Брик. В 1928 году, при публикации его первого собрания сочинений, Маяковский посвятил ей и все произведения, созданные до их знакомства.

С лета 1918 Маяковский и Брики жили совместно, втроём. В это время они окончательно перешли на большевистские позиции. Весной 1919 года они переехали в Москву в коммуналку в Полуэктовом переулке. Маяковский и Лиля работали в «Окнах РОСТА», а Осип некоторое время служил в ЧК и состоял в партии большевиков. В 1921 году переехали в две комнаты в общей квартире в Водопьяном переулке.

В конце 1922 года Брик одновременно с Маяковским имела длительный и серьёзный роман с руководителем Промбанка А. Краснощёковым. Этот роман едва не привёл к разрыву отношений с Маяковским. Два месяца Маяковский и Брики жили отдельно. Эта история нашла своё отражение в поэме «Про это».

В 1923 году, после написания поэмы «Про это», их отношения в какой-то степени успокоились.

Летом 1923 года Маяковский и Брики вылетели в Германию. Это был один из первых полётов «Дерулюфта» из СССР. Первые три недели они провели под Гёттингеном, потом отправились на север страны, на остров Нордерней, где отдыхали вместе с Виктором Шкловским и Романом Якобсоном. В это время из Лондона к ним приехала мать Лили.

В 1924 году в стихотворении «Юбилейное» Маяковский писал: «Я теперь свободен от любви и от плакатов», и ещё: «..вот и любви пришёл каюк, дорогой Владим Владимыч».

В 1925 году в Нью-Йорке Маяковский познакомился с Элли Джонс, эмигранткой из России. В 1926 году у Элли от него родилась дочь Элен-Патриция.

В 1926 году Маяковский получил квартиру в Гендриковом переулке, в которой они втроём жили до 1930 года. В этой квартире еженедельно проходили собрания участников «ЛЕФ». Лиля, формально не числясь в сотрудниках, принимала самое деятельное участие в создании журнала.

В 1927 году в 13-14 главах поэмы «Хорошо!» в последний раз в творчестве Маяковского возникает тема любви к Лиле Брик.

Несмотря на длительные отношения с Лилей Брик, у Маяковского было также немало романов «на стороне». Софья Шамардина, Наталья Брюханенко, от брака с которой отговорила Маяковского Вероника Полонская, последняя пассия поэта. С ними Лиля Брик до конца своих дней сохранит дружеские отношения. В Париже Маяковский знакомится с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, в которую влюбляется и посвящает ей два стихотворения: «Письмо из Парижа о сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой» (опубликовано через 26 лет). Вместе с Татьяной Владимир Владимирович выбирал Лиле в Париже подарок — автомобиль Рено. Лиля станет второй женщиной-москвичкой за рулём.

По приезде в Москву Маяковский пытается уговорить Татьяну приехать в Россию, но эти попытки не увенчиваются успехом. В конце 1929 года поэт должен был приехать за ней, но не приехал.

Последним романом Маяковского стала молодая и красивая актриса МХАТа Вероника Полонская (1908—1994). Ей 21, ему — 36. Вероника Витольдовна была замужем за Михаилом Яншиным, но она не уходила от Яншина, понимая, что в любой момент их роман с Маяковским может прерваться.

В феврале 1930 года Лиля и Осип Брик уехали в Европу. 14 апреля рано утром у Маяковского было назначено свидание с Вероникой (Норой). Постоянные срывы в изданиях, вечно ускользающая любовь Лили, непонимание и одиночество очень угнетали поэта. Немаловажно, что за два дня до самоубийства, 12 апреля, у него была встреча с читателями в Политехническом музее, на которой собрались в основном комсомольцы; было много хамских выкриков с мест. В какой-то момент он даже потерял самообладание и сел на ступеньки, ведущие со сцены, опустив голову на руки. Когда Вероника приехала к нему в комнату на Лубянку, Маяковский запер дверь на ключ и положил его себе в карман. У них состоялся долгий разговор, в котором Владимир Владимирович убеждал Нору переехать к нему немедленно и насовсем, во всем признаться мужу и тут же изменить их жизнь. Та в свою очередь говорила, что невозможно решить так всё сразу. Он отпустил её. Пройдя несколько шагов до парадной двери, она услышала выстрел. Войдя, увидела на полу распластанного Маяковского с открытыми ещё глазами. Он силился что-то сказать, но вскоре замолчал и стал бледнеть.

В предсмертном письме от 12 апреля Маяковский просит Лилю любить его, называет её (а также Веронику Полонскую) среди членов своей семьи и просит все стихи и архивы передать Брикам.

Был кремирован. Первоначально прах находился в колумбарии Нового Донского кладбища, но в результате настойчивых действий Лилии Брик и старшей сестры поэта Людмилы урна с прахом Маяковского 22 мая 1952 года была перенесена и захоронена на Новодевичьем кладбище.

Одно из последних его стихотворений, не законченное:

Я знаю силу слов, я знаю слов набат. Они не те, которым рукоплещут ложи. От слов

таких срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек. Бывает, выбросят, не

напечатав, не издав. Но слово мчится, подтянув подпруги, звенят века, и

подползают поезда лизать поэзии мозолистые руки. Я знаю силу слов. Глядится

пустяком, опавшим лепестком под каблуком танца. Но человек душой, губами,

костяком...

1928-1930

Путь Маяковского в революцию был предрешен: уже в предреволюционных своих произведениях, например, в поэме "Облако в штанах" или в трагедии "Владимир Маяковский", он показывал трагичность жизни человека при капитализме и призывал революцию:

"В терновом венке революций грядет шестнадцатый год". Его лирико- эпические поэмы "Владимир Ильич Ленин" (1924) и "Хорошо!" (1927) вполне закономерны ("Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо") Он искренне бился за новую жизнь в России. Другое дело, что политики поставили его поэзию на службу себе, использовали ее для оправдания своих злодеяний.

При всем том не надо забывать, что Маяковский был очень популярен в народе.

Впервые в истории человечества на историческую арену вышли "массы".

Само время требовало оратора, поэта-трибуна, способного с ними говорить Маяковский стал таким трибуном. Внутрене он им уже был, история только вызвала его.

Маяковский очень много дал поэтической форме. Здесь он новатор. Силлаботоническую систему стихосложения он преобразил до неузнаваемости. Поэт опирался не на музыку ритма, а на смысловое ударение, на интонацию. На первый план он выдвинул разговорный характер стиха, воспринимаемый прежде всего на слух широкой аудиторией. Его новаторство в рифмах, в ритмах, в "лесенке" восприняли зарубежные поэты Луи Арагон, Назым Хикмет, Пабло Неруда, Иоганнес Бехер и другие.

В заключение приведем два стихотворения Владимира Маяковского, тем более теперь его редко печатают

ПИСЬМО ТОВАРИЩУ КОСТРОВУ ИЗ ПАРИЖА О СУЩНОСТИ ЛЮБВИ

Простите

     меня,

    товарищ Костров,

с присущей

   душевной ширью,

что часть

    на Париж отпущенных строф

на лирику

я
    растранжирю.

Представьте:

входит

красавица в зал,

в меха

и бусы оправленная.

Я
   эту красавицу взял

и сказал:

— правильно сказал

  или неправильно? —

Я, товарищ, —

  из России,

знаменит в своей стране я,
я видал

 девиц красивей,

я видал

 девиц стройнее.

Девушкам

поэты любы.

 Я ж умен

и голосист,

заговариваю зубы —
только

слушать согласись.

Не поймать

   меня

на дряни,

на прохожей

    паре чувств.

  Я ж

  навек

 любовью ранен —

еле-еле волочусь.
Мне

  любовь

   не свадьбой мерить:

разлюбила —

уплыла.

Мне, товарищ,

    в высшей мере

наплевать

на купола.

Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица,

  не двадцать, —

тридцать...

с хвостиком.

Любовь

  не в том,

чтоб кипеть крутей,

не в том,

что жгут у́гольями,

а в том,

  что встает за горами грудей

над

волосами-джунглями.

Любить —

  это значит:

в глубь двора

вбежать

  и до ночи грачьей,

блестя топором,

рубить дрова,

силой

своей

играючи.

Любить —

  это с простынь,

80 бессонницей рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Иванны,

считая

своим

соперником.

Нам

  любовь

   не рай да кущи,

нам

  любовь

   гудит про то,

что опять

в работу пущен

сердца

 выстывший мотор.

Вы

к Москве

   порвали нить.

Годы —

   расстояние.

Как бы

  вам бы

   объяснить

это состояние?
На земле

   огней — до неба...

В синем небе

 звезд —

   до черта.

Если б я

   поэтом не́ был,

я бы

  стал бы

    звездочетом.

Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,

 стишки пишу

в записную книжицу.
Мчат

    авто

 по улице,

а не свалят на́земь.
Понимают

  умницы:

человек —

  в экстазе.

 Сонм видений

  и идей

полон

до крышки.

Тут бы

 и у медведей

выросли бы крылышки.
И вот

    с какой-то

    грошовой столовой,

 когда

    докипело это,

из зева

до звезд

   взвивается слово

золоторожденной кометой.
Распластан

  хвост

 небесам на треть,

блестит

 и горит оперенье его,

чтоб двум влюбленным

на звезды смотреть

из ихней

    беседки сиреневой.

Чтоб подымать,

   и вести,

и влечь,

которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи

    головы

    спиливать с плеч

хвостатой

сияющей саблей.

Себя

   до последнего стука в груди,

как на свиданьи,

простаивая,

прислушиваюсь:

любовь загудит —

170 человеческая,

простая.

Ураган,

  огонь,

вода

подступают в ропоте.
Кто

  сумеет

  совладать?

Можете?

   Попробуйте...

[1928]

СТИХИ О СОВЕТСКОМ ПАСПОРТЕ

Я волком бы
выграз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту...
По длинному фронту
купе
и кают
чиновник
учтивый движется.
Сдают паспорта,
и я
сдаю
мою
пурпурную книжицу.
К одним паспортам -
улыбка у рта.
К другим -
отношение плевое.
С почтеньем
берут, например,
паспорта
с двухспальным
английским левою.
Глазами
доброго дядю выев,
не переставая
кланяться,
берут,
как будто берут чаевые,
паспорт
американца.
На польский -
глядят,
как в афишу коза.
На польский -
выпяливают глаза
в тугой
полицейской слоновости -
откуда, мол,
и что это за
географические новости?
И не повернув
головы кочан
и чувств
никаких
не изведав,
берут,
не моргнув,
паспорта датчан
и разных
прочих
шведов.
И вдруг,
как будто
ожогом,
рот
скривило
господину.
Это
господин чиновник
берет
мою
краснокожую паспортину.
Берет -
как бомбу,
берет -
как ежа,
как бритву
обоюдоострую,
берет,
как гремучую
в 20 жал
змею
двухметроворостую.
Моргнул
многозначаще
глаз носильщика,
хоть вещи
снесет задаром вам.
Жандарм
вопросительно
смотрит на сыщика,
сыщик
на жандарма.
С каким наслажденьем
жандармской кастой
я был бы
исхлестан и распят
за то,
что в руках у меня
молоткастый,
серпастый
советский паспорт.
Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но  эту...
Я
 достаю
из широких штанин
дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я -
гражданин
Советского Союза.

1929

Геннадий Иванов