На дверях у профессора Гилярова была прибита медная дощечка с надписью: «Здесь живет никто». Гиляров читал студентам Киевского университета лекции по истории философии. Седой, небритый, в мешковатом люстриновом пиджаке, обсыпанном табачным пеплом, он торопливо подымался на кафедру, сжимал ее края жилистыми руками и начинал говорить – глухо, неразборчиво, будто нехотя. За окнами аудитории горели позолотой и никак не могли догореть киевские сады…

В книге, ставшей любимой для многих поколений детей, рассказывается о детстве Динки, о ее крепкой дружбе с сиротой Ленькой и приключениях, которые они вместе переживают. Добрая и искренняя, взбалмошная и неугомонная Динка навсегда притягивает и очаровывает читателя.

Волшебный мир иной реальности, мифологические сюжеты, драматические события обыденной жизни представлены в новом сборнике рассказов Г. Никса, автора знаменитой трилогии «Сабриэль», «Лираэль», «Аборсен».

Юноша в генеральском мундире явно с чужого плеча стоял на балконе, держа в руке стеклянный бокал. Прозрачная золотистая жидкость, качнувшись, мягко блеснула, отражаясь в его глазах. Он поднёс бокал к губам, выпил залпом и стал ждать, когда алкоголь начнёт действовать. Первые ощущения были не из приятных. Горло обожгло, и в глазах вспыхнул яркий свет. Но вскоре его охватила лёгкая истома, горячая волна, стремительно прокатившаяся по телу, сменилась приятной, расслабляющей усталостью. Он заворожённо следил за игрой ярких искорок, что скользили по краю бокала, затем глаза его странно сузились…

Из вступления автора: "Дата, к которой следует отнести описанные здесь события, это десятилетие между 1840 и 1850 годами. В это время старинный курорт, названный здесь Бедмутом, сохранял еще отблески того ореола веселья и аристократизма, которым был осенен в георгианскую эпоху, и мог безраздельно пленить романтическую душу и пылкое воображение одинокой обитательницы каких-нибудь более далеких от берега и глухих местностей.
Под общим именем Эгдонской пустоши, которое мы придали сумрачному краю, где разыгрывается действие романа, объединено не меньше десятка подобных же вересковых пустошей, носящих разные названия; они действительно едины по характеру и виду, хотя их первоначальное единство сейчас несколько замаскировано вторжением полос и клиньев с разным успехом возделанной земли или лесных насаждений.
Приятно помечтать о том, что где-то на этом обширном пространстве, юго-западная четверть которого здесь описана, находится и та вересковая степь, по которой некогда блуждал легендарный король Уэссекса - Лир.
Июль 1895 года".

Легенда об обмененных головах на протяжении ряда веков пользовалась популярностью на Востоке, переходя из страны в страну и от народа к народу.
Впервые эта легенда встречается в санскритском сборнике XII в. н. э. «Шукасаптати». В XIV в. она перекочевывает в Иран и с санскрита переводится на персидский, который в те времена играл такую же роль на Востоке, как в средневековой Европе — латынь, и выходит в сборнике «Тути намэ» («Книга попугая») Зия-уд-Дина Нахшаби. Вскоре она распространяется по целому ряду стран Востока. Из последующих многочисленных переделок наибольшей известностью пользуется «Тути намэ» Мохаммада Кадири, появившаяся в конце XVIII в. на персидском и нескольких новоиндийских языках. В том же столетии легенда проникает в Среднюю Азию двумя путями — через Иран и через Индию. Сначала она появляется в Туркмении, на арабском языке, а также в манускрипте «Тюрки Тоти намэ», бытует она и в народном творчестве других тюркских народов. После воцарения в Индии тюркской династии бабуридов, в XVI–XVII вв., легенда вновь возвращается на родину. В связи с развитием национального самосознания индийцев все более возрастает интерес к культурно-историческим памятникам, в том числе и к «Сказкам попугая». В 1803 г. легенда выходит на языке урду, одном из наиболее распространенных новоиндийских языков, в книге Сайда Хайдар-Бахша Хайдари «Тона Кахани». Последний вариант вытесняет все остальные и становится каноническим текстом.

Поздняя повесть Томаса Манна "Обманутая" (1953) в какой-то мере - вариация на тему его известнейшей новеллы "Смерть в Венеции". Отпраздновавшая своё 50-летия Розали неожиданно и необъяснимо для себя вдруг влюбляется в прекрасного юношу и словно бы обретает вторую молодость...

Бедная женщина еще носила дитя под сердцем, когда от столь же внезапного, сколь и неизлечимого недуга скоропостижно скончался ее супруг — нидерландский консул; что-то в ней надломилось, она во всем изверилась и теперь не надеялась сохранить маленького Иоганнеса. Но спустя два дня доктор, обнадеживающе пожимая ей руку, объявил, что непосредственная угроза миновала, легкое сотрясение мозга, а это главное, прошло, что явствует хотя бы из взгляда ребенка, отнюдь не бессмысленно остановившегося, как вначале… Разумеется, надо запастись терпением, проследить за дальнейшим ходом… и уповать на лучшее… да, уповать на лучшее…...

Супруга адвоката Якоби была молода и хороша собой — поистине очаровательная женщина. Скажем, лет эдак тридцать назад ее нарекли при крещении именами Анна, Маргарета, Роза, Амалия, но никогда не называли иначе чем Амра, по начальным буквам этих имен. Амра — несомненно, своим экзотическим звучанием имя это гармонировало с ее существом, как ни одно другое. Хотя густые мягкие волосы Амры, причесанные на косой пробор и приподнятые над узким лбом, были каштанового цвета, но кожа ее, по-южному матово-смуглая, обтягивала формы, казалось, созревшие под солнцем юга и пышной своей томностью напоминавшие прелести юной султанши....